"ЛЕГЕНДА О ВЕЛОМ ИДЕОЛОГЕ"

Великий инквизиторЂЂЂ он ведь был кардиналомЂЂЂ тоже главным идеологомЂЂЂ но в те времена такого понятия не знали. Это был почти девяностолетний старикЂЂЂ высокий и прямойЂЂЂ с иссохшим лицомЂЂЂ впалыми глазами и седыми бровямиЂЂЂ в грубой истертой монашеской рясе. КонечноЂЂЂ он давно умерЂЂЂ и кости его истлелиЂЂЂ но на то и сказкаЂЂЂ что в ней все дозволительно. Старик ненадолго вернулся с того света,— где именно он пребывалЂЂЂ в раю или преисподней, неведомо, да это не имеет значения,— чтобы узреть, надежно ли утвердилось дело рук его, и уже обследовал подвластные ему пределы, узнав обо всем, что ему надлежало знать. Теперь в глубокой южной ночи Великий инквизитор сидел на паперти Севильского собора, где Христос воскресил семилетнюю девочку, восставшую из гроба с цветами в руках, помешав тем, кто во имя его лгал и на деле творил обратное Его заповедям. Старик был доволен. За пять веков, минувших с тех пор, люди стали счастливы подобно слабосильным младенцам, согласившись обменять Его обет свободы небесной на земные хлеба, начертав на знамени своем: ”Накорми, тогда и спрашивай добродетели!” Они стали очень благочестивы, и если кто в воскресенье не посетит храм для усвоения проповеди, того будут считать не благонадежным в государственном смысле. Но за внешним благочестием скрыт жесткий практицизм, они давно поклоняются стяжательству, сотворяя невиданные беззакония и похоронив совесть в соблазнах удовольствий, сведя бытие человеческое к тому только, чтобы жить в сытости и достатке, не задумываясь о том, для чего жить. Ценой отречения от свободы духовной из благ земных, которыми обольстил их Великий инквизитор, люди воздвигли идолов, а жизнь бренную стали почитать высшей ценностью...Старик слабо усмехнулся, на его лице явилось подобие сардонической улыбки, и она отразила сладострастие. Он вспомнил, что признание человеческой жизни высшей ценностью не помешало фирмам ”Дженерал электрик” и ”Вестингауз” в рекламных целях вступить в полемику относительно того, каким током — переменным или постоянным?— следует умерщвлять людей на электрическом стуле. Этот громкий спор, за которым с простодушием цирковых зрителей следили десятки миллионов милосердных и добропорядочных, Великий инквизитор по праву считал своим триумфом. Костры, сжигавшие еретиков, выглядели жалкими в сравнении со столь изощренным проявлением истинного благочестия. В памяти старика ожили подробности встречи с Христом, и он подумал, насколько прозорливо поступил, выпустив Его из темницы, не отправив Его на костер. Теперь преемники Великого инквизитора, искушенные страшным и умным духом, тем самым, который трижды не сумел обольстить Иисуса в пустыне,— теперь они окончательно получили свободу рук якобы во имя Его. Да, якобы! Ибо на деле восторжествовала римская идея принудительного устроения земного царства. И о сей тайной подмене простые смертные не только не знают, но даже не хотят знать, обустроившись комфортно, принимая сложившиеся порядки за верх совершенства, обращая свои взоры не к



небесным чертогам, а к епископским дворцам, веря прорицателям ложным, а не по истине, и все иное, что есть в мире, требуя сделать таким, как у них... Да, были века, когда евангельские вероисповедания Кальвина и Лютера привели к порче церкви, к свирепым религиозным войнам, гугеноты отвергли иерархию папства, икон не чествовали. Но Вестфальский мир положил конец безрассудствам, раскол Реформации не привел к роковым последствиям, и на едином теле католико–протестанского Запада теперь неразличимы даже шрамы от былых расечений.

Но вдруг гримаса недовольства и тревоги исказила лицо кардинала, он нахмурил седые брови, взгляд его стал жестким, непримиримым. Как там эти схизматики, эти квасники, не признающие опресноков и мирового авторитета римской церкви? Как они, ратующие за сохранение церковного предания в его первоапостольских заповедях, ставящее Божье над кесаревым, считающие папу не первосвященником, которому Иисус передал свою власть, а лишь христианином среди христиан, равным в святительстве любому пастырю? ”Казалось, мы сделали все, чтобы, утвердить латинские обряды по всему христианскому миру,— Чтобы до конца искоренить опасный для кесарских надежд папства дух Византийства. Мы послали туда крестоносцев, и они разрушили Константинополь, претендовавший на роль Второго Рима, ослабив его. Потом мы внедрили в его павству своих людей, подрывающих его изнутри неверием, ересями, сомнениями. Наконец, мы помогли открыть шлюзы для османского наводнения, окончательно утопившего Византию в бурных потоках истории, смывшего ее с географической и религиозной карты мира. Это произошло, всоминал Великий инквизитор,— вскоре после встречи с Ним в Севилье и, казалось, поставило точку в нашем споре. Все было сделано, все было кончено...” Но какая–то смутная тревога точила сердце кардинала. Эти упрямые схизматики успели прельстить своими первоапостольскими вероустоями кого–то на севере, каких–то россов, вознамерившихся подхватить упавшее знамя православия. Конечно, это не порфироносная Византия, то были всего лишь слабые отголоски ее былого могущества. И все же... Чтобы подавить зло в зародыше, мы организовали Крестовый поход крымского хана Мамая, но что–то сорвалось, не связалось из–за нерасторопности литовского князя Ягайло, который шел на подмогу. А что сейчас? Покончено ли с тревожащим совесть паствы православным христианским первородством?... Чтобы получить ответ на этот крайне важный вопрос, Великий инквизитор и пришел в Севилью, туда, где пятьсот лет назад случилось к месту, не в конце времен сошествие Христа. Здесь, на ступенях знаменитого собора, у него была назначена тайная ночная встреча с тем, кто мог подробно поведать ему о течении дней за пределами той части христианского мира, где Великому инквизитору было подвластно все. Старик с нетерпением ждал встречи, ибо со свойственной ему проницательностью угадывал в предстоящем собеседнике родственную душу.



Было темно и тихо. В занебестной выси полосой светился Млечный

иерусалимский Путь. И кардиналу на миг показалось, что оттуда наблюдает за ним Он, Звездоблюститель. Но вдруг где–то в ночи раздался слабый ритмичный стук. Великий инквизитор выпрямился, пригладил пальцами седые брови, прислушался. Стук приближался, делался громче, громче, и вскоре стало ясно: это поступь быстро шагающего человека, припадающего на одну ногу. И вот из тьмы, обступившей площадь, проступила фигура старца, идущего к собору,— он сильно прихрамывал, и деревянный каблук его правого ортопедического ботинка, мерно стучал по каменным плитам. ” Я ждал тебя,— сказал Великий инквизитор, когда хромец опустился на ступени храма.— Хорошо что ты пришел. Расскажи, что там у вас? Я слышал, ты Великий идеолог, знающий цену чуду, тайне и авторитету. Удалась ли твоя миссия?” Пришелец ответил не сразу. Он изучающе смотрел на Великого инквизитора, о котором много читал, сопоставляя впечатление с заочным образом. И не было в его взгляде ни почтения, ни разочарования, ни ученичества, ни учительства, он держался на равных, подчеркивая, что явился на встречу, а не для доклада.

”Я читал о твоем разговоре с Ним,— наконец начал он. — О том, как ты отверг притязания Христа дать людям свободу небесную, ибо прав ты абсолютно и во веки веков: ничто и никогда не было для человека невыносимее свободы. Но испытания, каким ты подверг смертных, отвращая их от Его обетов, выглядят мелкими интригами в сравнении с теми Вавилонами, какие воздвигли мы, почти столетие приучая людей к новому счастью, приказывая им все делать добровольно. Ты уверял павству, что господствуешь во имя Его. Мы поступили иначе: мы вообще пресекательно отвергли Его, и не просто отвергли, мы его свергли, порушив храмы, переплавив колокола, осквернив иконы. Мы дали людям нового бога— отца всех народов, и они так уверовали в него, что посылаемые им на казнь, перед смертью провозглашали здравницы в его честь. Ты говорил о земных хлебах, ради которых люди отказались возжелать свободы небесной. Мы посчитали твои методы малодушными. Мы поступили иначе: держали человеческое стадо впроголодь, а над понятиями добра и зла воздвигли цитадель всеобщего страха, заставившего забыть не только о добродетелях, но даже о совести, о душевных терзаниях. Так мы поступили с отцами, их детьми и с их внуками, чтобы навсегда выкорчевать само воспоминание о Нем, поставить Его в ряд с мифами древней Эллады, похоронить Христа в пантеоне греческой боговщины“.—“ И вам удалось это?— с волнением спросил Великий инквизитор.— Если это удалось, я не вижу причин, мешающих нам объединиться. Конечно, не въяве, тайно, однако по сути, чтобы возвеличить имя Кесаря и поделить мир”

Пришелец с едва заметным высокомерием улыбнулся, он почувствовал свое превосходство над этим наивным средневековым инквизитором, понимающим все буквально, незнакомым с понятием диалектики.“ Ты не понял,— усмехнулся он.— Мы свергли Его, заставили забыть имя Его для того, чтобы потом, четвертому поколению, лишенному знаний о Нем и веры в Него, спокойно и безболезненно внушить то, что ты внедрял огнем и мечом.— Пришелец, казалось, был слегка раздосадован тем, что ему приходится

разъяснять азбучные истины.— Мы хотели объединиться с тобой не тайно, а въяве! Сделать так, чтобы народ сам потребовал этого, считая, буто обретает забытую веру предков, не ведая о византийской схизме. И поначалу все шло гладко: мы выпустили на телеэкран подготовленных вами проповедников, народ не распознал их, был готов идти за ними”.—“ Это гениально!— воскликнул Великий инквизитор.— Да, тебя по праву нарекли Великим идеологом. Это грандиозный замысел, не сопоставимый по своей изощренности ни с каким известным ранее лжемудрием. Это стало бы громовым чудом”.

Но хромой старец, казалось не слышал похвал. Он продолжал:» И вот, развенчав культ жестокого тирана, который был явлен в качестве нового бога, мы шаг за шагом пришли к тому, чтобы сбросить с пьедесталов тех идейных идолов, на которых молились отцы, дети и внуки. Но мы были осторожны, даже правнукам не раскрыли тайну, назвав твои постулаты общечеловеческими ценностями, коим следует подражать, дабы войти в число цивилизованных народов».

Великий инквизитор, обычно сдержанный и суровый, с блеском в глазах воскликнул:»Ты назвал мои труды по превращению людей в послушное стадо, вкушающее земных благ, мои заботы по исправлению Его подвига общечеловеческими ценностями? О, это гениально! Нам это было не по уму и не по силам. Но прошу тебя, не томи, скажи скорее, вполне ли удался твой замысел? Насколько близки мы к тому, чтобы слиться во всеобщей унии под покровительством папства?»

Услышав это, хромец непроизвольно воскликнул:» Им покровительствует Богородица!» Потом надолго задумался. Налет легкого превосходства над Великим инквизитором исчез. Он сосредоточился, нахмурился. Наконец, как бы рассуждая вслух, сказал:» Это странный народ...Его много раз пытались покорить силой оружия и порой пленяли. Однажды он почти два с половиной столетия был в рабстве, но не только сохранил, а укрепил свою веру. Ты знаешь Священное Писание, ты помнишь семьдесят лет плена Вавилонского, после которого евреи вернулись в Иерусалим. Но те семьдесят лет им не запрещали молиться по вере праотцев. В наши семьдесят лет, как сказал я, мы сокрушили храмы, изъяли лучших священников, подвергли поношению святоотеческую веру. И что же?..Этот народ отказался принять ценности, названные нами общечеловеческими, его историческая память оказалась сильнее религиозной безграмотности правнуков. Православная вера, завоевавшая его тысячу лет назад, не ушла, не пропала, не ослабла, а охватила его с новой силой. Он не захотел просто жить и наслаждаться благами земными, не изжил томленье совести и снова начал задумываться о том, ради чего жить».— «Ты хочешь сказать, что они по–прежнему веруют в небесные обеты Христа, не купленные земными хлебами?— Великий инквизитор побледнел.— И все, о чем я говорил Ему здесь пять веков назад, к ним не относится? Ты хочешь сказать, что, мятеж ангелов удался и византийская схизма, выкорчеванная в Царьграде, укоренилась на новой

почве, что не скорая погибель ее видна, не рении и волцы ждут ее, а процветание? Ты хочешь сказать, что православие, своей преданностью Божьей воле вечно мешающее кесарским устремлениям папства, не гибнет, а воздвигается?» — « Не знаю,— еще сильнее нахмурился пришелец.— Не знаю... Мы продолжим борьбу, будем стараться, чтобы“ христиан вообще” становилось больше, а число православных уменьшалось. Мы будем поощрять стяжательные виды и развращенье нравов, заменим святое низменным, мораль сделаем условной, выпустим книги скабрезного содержания. Мы будем неустанно внушать, что все народное,традиционное— ничто перед общечеловеческим. Надежда не потеряна. Но я не вправе умолчать, что наилучший момент для сокрушения Третьего Рима, воздвигнутого в душе этого народа, мы упустили...» — «Значит, твой гениальный план не удался?» — «В этом и доля твоей вины,— раздраженно ответил хромой старец.— Ваша поддержка была недостаточной, вы преждевременно, самонадеянно решили, что дело уже сделано». — «Да, я слышал такие мнения», — кивнул головой Великий инквизитор.

Пришелец поднялся со ступеней, давая понять, что встреча подходит к концу, жестко сказал: « Недавно в гражданском конфликте у нас пролилась кровь, и это худой знак. Когда льется такая кровь,— он зделал ударение на слове “такая”,— люди с надеждой обращают взоры к Богу. Теперь нам будет трудней утвердить в их сознании наш перевод твоих проповедей... Я сказал все...Прощай. Вряд ли мы когда–либо увидимся снова».

Хромец осторожно спустился по ступеням и зашагал прочь. Мерный стук его деревянного каблука постепенно удалялся, слабел и наконец растворился в ночной тишине Севильи.

Великий инквизитор остался один. Его лицо вновь приняло жесткое, суровое выражение. Он был разочарован, однако не собирался отступать от вековых планов. Но вдруг ему показалось, что тот, пятисотлетней давности поцелуй еще жжет губы. Усилием воли он отбросил наваждение, но не мог избавиться от чувства великого почтения перед Ним, которое не испытывал с тех пор, как покинул пустыню, чтобы примкнуть в Риме к задумавшим исправить подвиг Христа. Уж он–то, Великий инквизитор, знал Его истинную небесную силу, скрытую от людей земными обольщениями. И те, сохранившие Первоапостольскую веру, назвавшие себя православными, чья идея основана на свободе духа... Здесь, в Севилье, удалось бросить Его в темницу. Но там, в неведомой Русской земле, которую Царь Небесный исходил благословляя, там Его встречали совсем иначе. Не потому ли эту загадочную Русь зовут Святой? Теперь две святых земли в подлунном мире: Иерусалим, где началось, и Россия, где продолжится... Не явит ли Он невиданные доселе чудеса именно там? Не там ли откроются миру скрижали с Новым Заветом ?...

Великий инквизитор вспомнил непроизвольное восклицание собеседника: «Им покровительствует Богородица!» — и тяжело задумался.

А.САЛУЦКИЙ. Из книги «Из России, с любовью»

[cut]